А.А. Михайловой. Страница 2

Париж,
23 февраля 1931 г.

<...> Ты, кажется, поняла, что неудача книги не по моей вине, а что касается рисунков для “Манон”, то разница в способе воспроизведения. “Дафнис” дешевый, “Манон” очень дорогой — издателю их воспроизведение стоило 35 тысяч франков, не считая расходов по печатанью текста, бумаги и т. п. Единственная моя ошибка — от все еще неопытности — это, что я вместо того, чтобы делать рисунки штриховые — как виньетки, которые вышли совсем хорошо, делал лавис — заливку сепией. Если сподобится когда-нибудь еще делать иллюстрации, непременно буду их рисовать en trait (штрихом — по-французски), как я делал когда-то для “Le livre de la marquise”.

<...> У меня еще неожиданное событие: заказ на небольшой женский портрет¹. Условие очень приятное: так как девица, довольно, кстати, миловидная, очень занята и слаба здоровьем, я могу иметь сеанс только два раза в неделю, заказчик, ее отец, не требует внешнего сходства, а желает сходства психологического и предлагает мне написать портрет или акварелью, или маслом по этюдам, сделанным с дочери быстро и незамученно. Заказ редкий и очень удобный, тем более, что это была моя мечта нарисовать портрет вольно у себя дома, не списывая каждую точку с натуры. Не знаю, выйду ли я победителем. Сегодня уже был первый сеанс и удачно, по крайней мере, принеся его домой, я показал его Мефодию и он сказал, что начало очаровательно — этюд начат пастелью.

Хочу тебе сказать, Анюточка! Ты не можешь себе представить, насколько я к 60 годам — увы, поздно, поздно — дозрел, насколько я стал совершеннее во всех отношениях. Когда я вижу снимки с моих старинных вещей — конец прошлого века и начало этого,— мне делается смешно, что это считалось хорошим, все эти дамы в кринолинах, “человечки без костей”, как раз напечатал про меня Репин, вся эта отсебятина и дилетантство, ужасающие, мертвые, безвкусные московские портреты. Или все, что я делал закутанный кутафьей рогожкой в 1917 — 22 годах, я удивляюсь и жалею о потерянном времени. Или мои пышные годы 1905 — 1906, когда я вообще мало работал, а больше ходил по гостям и ужинам. Если бы с плеч свалить 30, 20 лет! Ведь годами я ленился рисовать с натуры и совершенствоваться. Да и теперь еще лень у меня большая! А может быть, просто старость, и я не могу с утра до вечера только работать. Вот, дитя мое, грустные мысли о загубленных годах и о неисполненном долге. И странно — тогда я имел успех, меня хвалили, возносили, а теперь у меня никого нет, если не считать двух, трех ярых поклонников. Это письмо будет опять genre diary (жанр дневника — по-английски), тем более что он тебе нравится <...>

24 февраля. <...> В воскресенье вечером я опять был у Шуры (Бенуа), все же он один из самых здесь блестящих и интересных людей и разговор его всегда насыщен интересными вещами и мыслями. Беру его, какой он есть <...>

Был на днях на интересной выставке в Bibliothеque Nationale — рисунки и гравюры Коро. Рисунки ранние, очень старательные, немного даже наивные, но это все очень поучительно. Гравюры позднего периода и они похожи на того Коро, которого знает и любит большая публика. А нам, художникам, первый, ранний Коро особенно в живописи — нравится гораздо больше <...>

Как вы реагировали на смерть Анны Павловой? Знаешь ли, что ее сожгли, и рассказывают, что пепла осталось так много, что он не уместился в урну и его предложили присутствовавшим, которые завернули остатки в газетную бумагу и унесли; прозаично. А теперь решено поставить ей в Лондоне статую в Гайд-парке в роли умирающего лебедя. Это ль не слава! <...>

Париж,
26 февраля 1931 г.

<...> Староста русской академии живописи (Л. Успенский) по происхождению казак, “без рода и племени”, обожает живопись и всем для нее готов пожертвовать. Утром работает в мастерской живописи, потом работает где попало — и маляром, и грузчиком, даже ночью иногда. Очень гордый и самолюбивый. По-видимому, голодает. Весь изношен, но весь его облик чрезвычайно благородный. Я его тотчас же подкормил и он просидел у меня часа четыре. Он мало разговорчив, но когда говорит, то не пошло, меня очень любит и уважает. Играет он еще на гитаре в смешанном русском оркестре, но этот недавно организованный оркестр пока никак не может никуда наняться <...> Это образчик жестокой нужды, переживаемой теперь многими русскими <...>

Париж,
10 марта 1931 г.

<...> Сделал маленькую фантазию на тему “Дафниса и Хлои”, без их участия. Греческий пейзаж (вообразил его, — но живой Дафнис (мой), бывший в детстве два месяца на одном из островов архипелага, говорит, что мой пейзаж страшно ему его напомнил) 1 утром: вдали море с едва заметным горизонтом, небо и дальняя часть моря светло-чернильного цвета, море чем ближе, тем более делается изумрудным. В море виднеются несколько мысов с какими-то строениями или крепостями. Земля от зрителя идет вниз, а на высоте уже на первом плане среди немногих деревьев, на траве, три малюсенькие фигурки пастухов, обнаженных. Один играет на свирели, другой полулежит раскорякой, облокотившись на спину первого, а третий играет у себя на коленях с козленком. Около них стадо — 12 коз в разных позах и два козленка бодаются лбами (как это я видел, когда у нас в Гранвилье были живые козлики). Тут же две “зубачки”, из которых одна щенок, на первом плане. Солнечно все и немного слащаво, но я думаю это ничего, так как это Греция (хотя я слыхал, что Греция вовсе не сладкая, как какая-нибудь Ривьера, а, наоборот, выжжена и сурова). Описание, конечно, лучше самой вещи, как всегда бывает.<...>

Два раза в неделю по утрам я езжу на сеанс — рисую русскую барышню. Уже сделал один этюд пастелью в 5 раз. Это для красочной гаммы моего будущего ее портрета. Второй этюд будет специально для рисунка и сходства (двумя карандашами) сеанса в три. А после, если девица не уедет из Парижа, хочу написать маслом малюсенький этюд в овале. Потом этот овал будет увеличен и все эти три этюда должны служить материалом для окончательного портрета, который буду писать у себя дома и после отъезда девицы. Задача очень меня интересует <...>

Париж,
22 марта 1931 г.

<...> Во-первых, кончил еще малюсенькую акварель, изображающую для меня необычный сюжет: два маленьких ребенка — лет 4-х — лежат рядом и спят голые на постели на фоне узорных обой. На одеяле capitonner (набивном — по-французски) розового атласа лежат игрушки — арлекин всегдашний, барабан и зубачка на колесиках. Нежно, розово и сладко. Личико одного ребенка очень миленькое, другой виден с затылка. Буше — Луи-Филипп — Елизавета Бем. А сделал я эту вещицу, потому что у меня было два кроки нарисовано в русской академии с такого четырехлетнего мальчика <...> Вышло почти хорошо — одна ножка только подгуляла, потому что в ракурсе, точно рахитическая <...>

¹ Речь идет об акварели “Мигиленские пастухи”.

1-2-3-4-5-6

Из второго издания

Книга маркизы (иллюстрация)