А.А. Михайловой. Страница 5

Нью-Йорк,
14 апреля 1924 г.

<...> Вчера, когда я приехал на выставку, меня сейчас же увлекли оттуда в русский народный университет: назначено было там чествование нас, художников. Был очень теплый и сердечный прием. Говорили речи студенты и профессора. Студенты все из простых русских крестьян, из здешних рабочих, которые по вечерам слушают лекции. Говорили на простонародном русском наречии, очень складно и хорошо. Благодарили нас и хвалили нас. Грабарь им удачно ответил импровизированной речью. Хор девиц, детей и мужчин пропел нам многие лета, а под конец очень складно спел три русские песни.

Вечером я был на маленьком изысканном концерте старинной и современной музыки под управлением мистера Барера в ложе его жены. Сам Барер управлял оркестром и кроме того играл на флейте. Совершенно изумительно, я думаю, лучше его флейты нет в мире. Такая чистота, красота и техника умопомрачительная. Играл он пьесы Баха, Моцарта, Глюка <...>

Все наши художники в это время ужинали в ресторане с Шаляпиным, их угощавшим. Вчера он был на выставке с Марьей Валентиновной¹. Его водили как какого-нибудь принца. Только не я. Мне не хочется быть в его свите. Только в конце я столкнулся с Марьей Валентиновной. Она меня познакомила с мужем и пригласила на ужин, я отказался очень вежливо.

Федор Иванович произвел на меня неприятное впечатление своим cabotinage'eм (комедиантством — по-французски) и кривляньем <...>

Navesink,
27 апреля 1924 г.

<...> Вчера совершили изумительную по красоте длинную прогулку.

Сначала пошли на залив, на дачи, где 3 года назад жили Евгений Иванович и Рахманиновы <...> Место это, как имение. Большой дом, сад и лес, своя пристань для лодок. Потом пошли тропинкой через холмы и долины, заросшие густыми кустами, пока совсем прозрачными, к высокому берегу океана и по дороге вдоль него описали большую дугу. Вид был удивительный, совершенно своеобразный, ни на кого не похожий ни в Европе, ни в России. Под ногами у нас вдали виднелась длинная узкая коса, вдающаяся в море,— Sany Hook. Устали, пили чай в маленьком ресторанчике-лавке. Домой часть из нас и я вернулись на автомобиле. Стемнело и мы стали ужинать. Вся компания засела играть в покер, а я по просьбе их всех сел за рояль и с американкой, которая не пела, а верещала <...> спел несколько мендельсоновских дуэтов. Потом разбирал “American songs” (“Американские песни” — по-английски). В 12 ч. ночи мы похристосовались, выпили привезенного с собой напитка — вишневой наливки — и разошлись спать. Так мы встретили Пасху <...>

Нью-Йорк,
1 мая 1924 г.

<...> Вчера окончательно ликвидировали нью-йоркскую выставку. Вывезли все наше имущество на склад с тем, чтобы оттуда можно было брать картины частично и посылать их на выставки в другие города. Без этого обойтись невозможно, так как остался некоторый долг, который надо покрыть. Наняли еще небольшую комнату — оффис для писем, переговоров с покупателями и желающими нас выставлять в других городах. Уже были предложения на выгодных условиях, т. е. все расходы по перевозу и страхованию не на наш счет, мы платим только процент с продажи. Но пока еще не выяснилось, куда сначала пошлем картины. Мы сделали две партии по 150 картин каждая.

Выставка закрылась 20 апреля. В последние дни, так как мы решили еще понизить цены (тем более что из Москвы пришла телеграмма от художников с просьбой цены понизить), продажи пошли несколько лучше. Даже после закрытия было продано 5 — 6 вещей. Между ними и мой “Балет”. Я получил за него всего 250 долларов (продан за 500). Купил его какоq-то мистер Путбарт. Видишь — какие цены здесь можно выручить, а мы-то думали все о тысячах. Я рад еще за Зину, наконец и она продала одну вещь — “Спящую девочку” тоже за 250 долларов (500 д.). Это теперь ей очень кстати, я думаю, с болезнью матери она совсем потеряла голову. Я продал еще одну маленькую вещь — эскиз пейзажа с радугой — за 100 (200 долларов). Потом, как ты помнишь, верно, маленькую (“Венецианский праздник”) за 375 долларов (750). Видишь, как мои доходы невелики. С первого мая содержание от комитета прекращается, так мы решили, чтобы не отягчать наше предприятие лишними расходами. Верно, получим только деньги на обратный проезд. Мне очень грустно, что не заработал так, чтобы устроилась твоя поездка в Париж. Пока жить могу (экономно тратя, здесь довольно 125 долларов в месяц) и все же надеюсь, что и дальше что-нибудь продам или получу заказ. Я ведь совершенно еще не отдохнул и нервы мои надломлены.

Моральный успех нашей выставки был очень большой, все ею были восхищены, но нравились вещи наивные <...> Я, Серебрякова, Остроумова имели небольшой и только у рафинированной публики успех <...> Настроение у меня неважное и тревожное, думаю о будущем, как устроить свою жизнь. Можно ли, по-твоему, теперь в России жить на продажу картин? <...> Как жить дальше? Здесь мне советуют задержаться еще на сезон — осенью обещают два портретных заказа — а я не знаю, как мне быть <...> Теперь, пока я здесь и буду свободный, хочу написать для себя портрет Е. К. <Сомовой>, набить руку, попробовать себя <...>

Ты не можешь себе представить, в каком водовороте я живу, совершенно не бывает, чтобы я мог свободно располагать своим временем. Сегодня, кажется, первый день, что от 11 до 4 я предоставлен самому себе <...> Елена Константиновна, чем больше я ее узнаю, тем больше ценю. Она очень благородна и умна. Весела, имеет долю легкомыслия, все понимает. Ни малейшей мескинности (скаредности, мелочности — по-французски), в этом, как и в том, что великолепная хозяйка без всякого шума и мелкохозяйственных разговоров, очень напоминает тебя. Только она другого темперамента, она более, чем ты, темпераментна, она полька по крови <...> Евгений Иванович само совершенство. Ты не можешь себе представить, как он работает для нас с утра до 12 ночи. В сущности, наша выставка — это он, без него ничего бы не вышло. Он и вбивал гвозди и занимался самыми сложными и ответственными функциями нашей выставки. Ни за что не хотел получить за этот колоссальный труд ни одной копейки. Только теперь, когда выставка закрылась, его уговорили нас не бросать и, так как он уже прожил все свои прежние сбережения, он за свой будущий труд согласился получать жалованье, которое назначил сам и, конечно, до смешного скромное. Он все время говорил, что наше искусство близко его сердцу и что помогать нам ему приятно. Но работа его поистине была собачья. Не знаю на свете другого такого альтруиста. Все его уважают и все его слушаются. У него замечательный организаторский талант <...>

20-го после закрытия выставки в 10 ч. веч. мы все компанией с дамами (которые даром нам помогали продавать каталоги и фотографии) пошли в маленький симпатичный и дешевый итальянский ресторанчик Барди, заказали скромный ужин <...>

Было очень мило, человек 20, говорили тосты, благодарили всех сослуживцев. Это была здешняя Пасха, наша была неделю спустя.

Сорин был очень мил и прислал нам, каждому художнику отдельно, по вкусной пасхе, куличу и по 6 крашеных яиц. Каждый из нас унес эту добычу домой. Вообще Сорин, которого я раньше сторонился, оказался очень хорошим человеком, очень нам сочувствующим. Некоторые и до сих пор его ругают, но я не верю, думаю, из зависти. Он имеет здесь хороший успех, портреты его нравятся, на днях на выставке в Питсбурге он получил mention honorable (диплом — по-французски) и связанные с этим отличием 300 долларов. Меня он любит и уважает — всем об этом говорит. Когда я приехал, просил меня раза два взять у него денег в долг. Но я отказался.

<...> Не думай, что я хороший администратор! Я никуда не гожусь, меня могут только терпеть из-за Евгения Ивановича, которого я поставил. Сам же я ничего не понимаю и для такого дела прямо-таки идиотичен <...>

¹ Шаляпина (урожд. Элухен, по первому мужу Петцольд) Мария Валентиновна — вторая жена Ф. И. Шаляпина.

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12

Портрет В.А. Сомова (1925 г.)

Натурщица (1903 г.)

1896 год. К.А. Сомов. Похищение.