Е.Н. Званцевой

Мартышкино,
20 июня 1898 г.

<...> Я вернулся, наконец, домой усталый и измученный после длительного путешествия по Германии и Швейцарии <...> Мог ли я Вас забыть! Я, конечно, не забыл, как Вы были добры ко мне в эту зиму, хотя я этого и не заслужил перед Вами; Вы были добры, как милая сестра, я же, помню и раскаиваюсь, был с Вами резок, обижал Вас, а Вы не сердились. Я уверовал в Вашу доброту. Потом я жалею Вас, что Вы, как и я, не находите себе места, и что Вас все братья обижают. Все это выражается у меня в каком-то чувстве нежности к Вам. — Вот Вам мое неумелое объяснение в любви!

<...> Никого не хочется видеть, ничего не читаю, живописью не начинал еще заниматься. Внутри пустота — не работаю, потому что не имею никакого желания и, главное, веры в необходимость для меня быть живописцем и писать то, что я пишу и что могу еще писать. Я видел свои вещи на Сецессионе, и какими серыми, жалкими, претенциозными они мне показались. Да и вообще у меня какая-то оскомина ото всего современного, что мне пришлось видеть в таком количестве. Почти все серо, без чувства, глупо, неинтересно. Не понимаю, что Вы увидели там, что бы Сецессион отличало от парижского Салона?

Теперь вокруг меня в природе я ничего не нахожу, что писать, все уже было списано лучше, хуже или так же слабо, как сделаю и я.

Видите, милая Лиза, какой я несчастный — я живу, ем, сплю, смеюсь, толстею, но зачем и когда я найду самого себя и чем я кончу, не знаю и не могу успокоиться.

<...> Что Ваши дела со школой Вам с первых шагов удаются, радуюсь за Вас. А пишете ли Вы сами, должно быть, нет; лежите в траве, слушаете шум дубов? Не стану Вас уговаривать теперь писать “Самсона и Далилу” — пожалуй, летом в траве приятнее <...>

Петербург,
5 октября 1898 г.

<...> Завтра я уезжаю снова в Париж <...> Лето я провел неплодотворно — правда, очень мало вещей и в особенности хороших. Осень работал над знакомой Вам по началу сценой из старопомещичьей жизни, где уродливый балкон, радуга, голубая корова и т. п. чепуха, и окончил ее довольно успешно, так мне кажется по крайней мере¹. Теперь я полон проектов в Париже, где буду ходить к Коларосси², делать этюды в окрестностях; кроме того, сделаю несколько заказанных мне иллюстраций к одному очень знакомому Вам произведению нашей литературы³, пока не скажу Вам какому, сделаю веер, кусок обой (воображаю Вашу презрительную усмешку, когда Вы читаете эти два слова: “веер”, “обои”. Да, веер и обои!) <...>

Париж,
4 ноября 1898 г.

Милый ангел, я сижу в комнате у мадам Дефлессель. Вас и не думал забывать. Не виноват же я, что Вы живете в такой чухломе, что и письма едва, едва доходят. Я вам писал в сентябре в Сергач, но Вы, может, уже уехали раньше или же письмо в самом деле затерялось <...> Нет, не спиртовку Вашу любил я, а Вас, милая Лиза, да, Вы, конечно, передвижница, но бог с Вами, Вы русская женщина, и я люблю Вас такой, не всем же любить табакерки <...> Вы, может, удивляетесь, что я Вам как будто прощаю что-то за то, что Вы русская женщина. Вы знаете, я, хотя я всего две недели здесь, уже страшно скучаю по России или нет, по Петербургу, нет, по людям — наивным, простым, теплым, добродушным и уютным, которых здесь нет. Свидание мое с Бенуа на сей раз как-то вышло бесцветно и чего-то как бы не было, что должно было быть. Может быть, он слишком устал и загнан княгиней Тенишевой⁴. Может, это пройдет и это только моя мнительность и щепетильность <...>

Париж,
6/18 ноября 1898 г.

Милая моя передвижница, получил Ваши оба письма <...> Я скучаю теперь от одиночества, не знаю, куда себя деть; французы, их вид, их разговоры, раздражают меня; живопись моя идет, как всегда, дилетантству”, пишу теперь у себя дома небольшую масляную вещь, которая, может быть, Вам понравилась бы по сентиментальности что ли своей, но меньше, чем мой “Август”, конечно, который нравился Вам по передвижничеству (видите, как я дразню Вас!). А может быть, и не понравилась бы!

Скучаю очень по маме и по родным и Петербургу, тоскую от приближающейся старости, от навсегда ушедшей свежести; боюсь иногда даже смерти. В общем холодно и неприятно <...>

¹ Речь идет о картине “На даче”.
² Коларосси Филиппе — скульптор, основатель художественной студии в Париже (с 1880-х г. г.), в которой художники могли постоянно работать с обнаженной натурой.
³ Вероятно имеются в виду иллюстрации к “Графу Нулину” для юбилейного (1899) издания собр. соч. А. С. Пушкина в издательстве П. П. Кончаловского-старшего, для которого Сомов исполнил портрет Пушкина (акварель) и три иллюстрации (акварель, тушь); кроме того, для этого же издания художником сделана виньетка (акварель) к “Барышне-крестьянке”.
⁴ Тенишева Мария Клавдиевна (урожд. Пятковская; 1867 — 1928) — художница-любительница, меценат. Основательница художественных школ в Петербурге и Талашкине и художественного музея в Смоленске. Автор мемуаров “Впечатления моей жизни.” ( Париж, 1933). А. Н. Бенуа находился у нее на службе.

Le Livre de la Marquise (1918 г.)

Влюбленные (1905 г.)

Остров любви (1900 г.)