А.А. Михайловой. Страница 1

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12

Нью-Йорк,
1 января 1925 г.

<...> С новым годом, с новым счастьем! Нам нужно оно! Вчера год встречали в шумной и многочисленной компании за роскошным ужином у С. В. (Рахманинова). Было много вина — изобилие шампанского. Всем гостям у приборов лежали сюрпризы комические и стихи к ним, все сочиненные очень удачно Женей. Мне стихотворение такое: “Мы шлем тебе, любезный Константин, купальщиц двух с твоих прославленных картин. А кто они — ты сам смекни”. При нем — лягушка и черепаха в купальных костюмах из потир, бумаги. Было человек 25 <...> В 12 ч. на минуту открыли окно и мы слушали старинные и довольно мрачные звуки пароходных гудков — это обычай так встречать новый год — это очень красиво. После ужина немного потанцевали. Вера Фокина была оголена донельзя и вылезала из доморощенных парчей, перьев <...>

Нью-Йорк,
5 января 1925 г.

<...> Только что получил твое письмо от Мефодия и твою фотографию в нем. Мне она очень приятна <...> и курносый носик на ней так знаком и мило торчит <...> Работаю каждый день над портретом <...> Не знаю, что с собой сделать, чтобы лучше работать. Ведь у меня такое несоответствие того, что умею и могу, с тем, как я понимаю, как надо работать и что хорошо и плохо. Такая уж моя судьба. Другой портрет карандашный в той же семье, но не заказной, идет гораздо лучше. Только уж очень редко сеансы и очень они коротки <...>

<...> Григорьев здесь имел выставку, на которой я не был, меня он не очень интересует, по иллюстрациям его каталога я увидел, что это все то же самое кривлянье, мне давно надоевшее. Он очень, конечно, талантлив, по легкомыслен, глуп и самовлюблен. Говорят, правда, что он получил в Америке заказы на портреты когда-то чуть ли не на Polus Beach (место, где живут самые богатые люди и где так тепло, что в январе купаются в море).

Нет, я не создан для Америки и не верю в свою судьбу в ней. Уж лучше Германия, где меня ценят, не забывают и воспроизводят. Да и в Париже мне как художнику будет легче устроиться <...> Мне и Нью-Йорк разонравился и я мечтаю, когда можно будет уехать <...>

Нью-Йорк,
19 января 1925 г.

<...> Самое главное у меня событие это то, что я закончил карандашный портрет Сергея Васильевича. Всем он страшно нравится. Елена находит его чуть ли не гениальным. Изображена одна голова, подпертая рукой, и немного обнаженной шеи, ни воротника, ни платья. Вышел он у меня грустным демоном — сходство внешнее не разительно, по-моему, но все говорят, что я изобразил его душу. Сделан он в 2 тона и не в силу, а бледно-серебристо. Это не заказ, но может быть, что семья Рахманиновых его купит. Я назначил небольшую сумму, и все говорят, что с их стороны будет непростительно, если они его не купят. Сам маэстро после моего последнего сеанса уехал в турне на 2 с половиной месяца. Портрет дочери я тоже скоро кончу. Я намучился с ней. Пишу уже 11/2 месяца. Было много мучительных моментов, когда казалось, что не справлюсь, провалюсь. Недавно еще не в оконченном виде показывал родителям и они одобрили. Самой модели портрет нравится. Я же недоволен. Теперь пишу руки, самое красивое, что в моей модели есть. Они у нее вандиковские, а у меня выходят, как у гуся. Надо будет их переписать. Девица чрезвычайно милая и умная. Даже веселая и остроумная. На людях из-за застенчивости она кажется пасмурной и нелюбезной. Ко мне она так уже привыкла, что мы без умолка болтаем, поддразниваем друг друга, и Елена меня считает ловеласом, будто я с ней флиртую, а она со мной.

Когда я рисовал Сергея Васильевича, то всегда присутствовали при сеансе Женя и Елена, чтобы занимать его. Вечер кончался приятным, иногда веселым чаепитием <...> Разговор о музыке, интересные его воспоминания и другие темы. Если бы ты знала, какой у них очаровательный дом — их собственный, на самом лучшем месте, на набережной Гудзона, окнами в парк, разбитый по его берегу. Особняк в 4 этажа, уютный, красивый. И какая жалость — этот чудный совершенно новый дом будут ломать, чтобы построить на его месте небоскреб с бесконечными квартирами. Такой небольшой дом на этом месте мертвый капитал, и целый квартал таких домов, смежных с ихним, идет на слом. Рахманиновы этот дом продают весной и сами собираются переселиться в Париж. Сергей Васильевич хочет отдохнуть от своего пианизма и заняться творчеством. Я их очень поддерживаю относительно Парижа, где, как ни в одном городе в мире, можно жить и уединенно и в то же время в самой артистической атмосфере.

Скоро сюда приезжает его старшая замужняя дочь со своим мужем¹ <...> Он молодой художник, ученик Штука в Мюнхене. Штук его не удовлетворяет. С. Рахманинов через Женю спросил меня, не соглашусь ли я во время их гощения, около 2 месяцев, давать ему уроки.

Я согласился, ты, верно, будешь очень удивлена. Но надо делать money. К тому же, говорят, он очень славный и обожает свое искусство. Когда он узнал, что я согласился давать ему уроки, он особенно захотел ехать в Нью-Йорк. Он считает меня замечательным художником.

Теперь за полночь — я только что вернулся из концерта Крейслера². Слышал его в первый раз. Все говорят, что он не тот, что был до войны. Будто техника не та. Но я, хотя и не люблю концерты виртуозов-скрипачей, нашел его тон и игру бесподобной. Кажется, лучшего скрипача я не помню. Успех его был потрясающий. Зал был так переполнен, что почти три четверти эстрады были заставлены стульями, чего в этом зале я еще не видел. Сам Крейслер очень симпатичный высокий человек лет 45. Говорят, он такой добрый, что половину своего колоссального заработка раздает. Он во время войны потерял все свое состояние и долго не играл. Теперь же он опять сделался богат. В Америке он самый популярный музыкант.

Дня три тому назад я был на концерте В. Ландовской — она второй раз прислала мне билеты <...> Играла на клавесине и рояле. Хорошо. Все ту же музыку 17 и 18 века <...>

<...> Зулоага привез сюда полотен 30, эффектных, больших, очень поверхностных и пошлых, написанных, правда, с maestri'eй, но дешевой, и продал на 150 тысяч долларов да получил столько же заказов на портреты. Третьего дня я встретил его мельком и даже немного поговорил на дневном рауте у одной старой американской девы, к которой повлекла меня моя знакомая мистрис Колби. Чтобы на него посмотреть собралось человек 50 в маленькую квартирку, было тесно и душно, все стояли и на него глазели.

С Зулоагой был где-то на юге такой случай: какой-то богач выписал его в Америку, чтобы он написал его портрет. Он приехал и заказчик был так доволен, что заказал ему писать и жену и дочь. Зулоага написал их, но американец был недоволен и отказался их взять. Зулоага подал в суд, который присудил заплатить ему 10 тысяч долларов (вместо чуть ли не 40 т.). Американец заплатил, но зато на своем дворе сжег не только портреты жены и дочери, но и свой собственный. Как его ни уговаривали, как ни просили музеи пожертвовать эти портреты, он не соглашался и сжег их. Зулоага очень зол на американцев и, говорят, не хочет здесь больше писать портретов, считая американцев слишком некультурными <...>

¹ Волконский Петр Григорьевич, князь (1897 — 1925) — художник.
² Крейслер Фриц (1875 — 1962) — австрийский скрипач-виртуоз и композитор.

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12

Годовое собрание членов Мира искусства (3 марта 1914 г.)

Обложка журнала "Мир искусства". 1900 год.

К.А. Сомов и Е.С. Рахманинова (1925 г.)